Потом мне рассказывали, что якобы в эту самую ночь Максим дома не задержался. И что когда нашему сыну Мите исполнилось ровно 9 месяцев, у Максима где-то родился другой ребенок, девочка… Женщины — они почему-то очень любят что-то такое важное вам про вашего мужа доложить... Мне много таких вещей рассказывали. Максим, конечно, всегда говорил, что ничего такого не было. И я верила ему. Всегда. Потому что влюблена в него была безумно. Но и переживала из-за этого так, что передать не могу.

А потом в моей жизни появился Максимилиан Шелл. Когда я в первый раз увидела его — не знала, кто он такой. Видимо, когда у нас во ВГИКе показывали «Нюрнбергский процесс» или другие знаменитые фильмы с ним, я сильно загуляла. Тем более что кино у
реклама
нас обычно показывали в 9-15 утра, а это, сами понимаете, для студента непросто. Особенно когда студент и сам уже в кино снимается. В общем, «Нюрнбергский процесс» я не смотрела. Я просто встретила на лестнице мужчину безумной красоты. И подумала: «Боже, никогда такого не видела!» Шепотом спросила, кто это. Мне отвечают: «Да вы что, как вам не стыдно, это же Максимилиан Шелл, вы с ним работать будете, он Петра Первого играет». «А! — думаю. — Вот, оказывается, кто мужем-то моим будет».

Через несколько дней нас повезли в Суздаль, смотреть декорации. Художник Александр Попов, гениальный человек, выстроил там Кремль в натуральную величину! И там мы увиделись снова. Как сейчас помню, Максимилиан был верхом на лошади. И вот когда он слез с коня, я вдруг резко, быстрым шагом к нему подошла и выпалила по-английски: «Я на тебя очень зла!» Он растерялся ужасно: «Почему?» «За что ты меня в монастырь сослал?» — спросила я словами Евдокии Лопухиной… Нас ведь за полгода до начала съемок готовить начали, педагоги с нами английским занимались. Но словам учили только тем, что нужны для роли. Потом Макс часто смеялся: «Вместо того чтобы сослать ее в монастырь, я ее привез в Голливуд».

В тот же вечер он пригласил меня в ресторан. Русским артистам не положено было без переводчика с иностранцами общаться, и я четыре часа искала себе переводчика! Но, видимо, сама судьба распорядилась, чтобы мы с Максимилианом пообщались в тот вечер вдвоем. Переводчика свободного не было, и я решила, что пойду одна. Общаться мы толком не могли, не все же мне текстом Лопухиной было разговаривать, поэтому Макс все время рисовал мне на салфетках. Я жалею, что не сохранила эти салфетки.

А потом возвращались в гостиницу. Ночь, холодно уже, а мы стоим на каком-то мостике, и он мне объясняет: «Вот видишь, это мост, это мы стоим, а вон там, вверху — луна». И как-то вдруг я поняла, что он хотел сказать. Что это не важно, где ты находишься — в Москве, в Мюнхене или в Лос-Анджелесе, что вот через эту луну мы всегда можем передать друг другу самое важное. Например: «Я скучаю по тебе».

Потом было несколько его прилетов и отлетов — фильм ведь снимался блоками. В феврале мы закончили все в Суздале и перебрались в Москву. Иностранцы жили сначала в гостинице «Националь», потом их поселили в «Космосе». И вот когда я навещала Макса в «Национале», встретила там Родиона Щедрина, он тоже к кому-то приходил. И он мне сказал: «Если ты хочешь иметь в этой стране карьеру, никогда здесь не показывайся». И был, конечно, прав. А я, конечно, его не послушала.

В «Космосе» за нами уже следили в открытую. Мы с Максом гуляли вокруг памятника космонавтам, а за нами постоянно ездили мотоциклетки. Я даже, когда входила-выходила, здоровалась с этими ребятами, кагэбэшниками. Долго так продолжаться не могло. И мы вроде бы договорились с Максом, что нужно, наверное, что-то сделать. Зафиксировать как-то наши отношения.

А знаете, что удивительно? Что я ведь и Максима продолжала любить. Возвращалась от Макса в три часа ночи, говорила что-то про репетиции… Я в тот момент любила их двоих одновременно. Искренне любила, правда. Макса — с той самой минуты, как впервые его на лестнице увидела. И Максима тоже. Знаете, как я плакала, когда от него уходила? Просто так звезды сложились, судьба…

Дальше, ближе к весне, началось уже безумие. У Макса случился инфаркт, я не выходила из его номера, прилетел его личный врач и сказал, что Максу больше нельзя сниматься. А у Макса был еще и контракт с Берлинской оперой, и он улетел ставить туда спектакль как режиссер. Приезжал в театр в кресле-каталке и работал. За что компания NBC, снимавшая «Петра Великого», подала на него в суд. На суде потом удалось доказать, что ставить спектакли в кресле-каталке можно, а играть Петра Первого нельзя, это разные все-таки вещи. А третьего мая Макс прилетел на мой день рождения. И мы договорились, что дальнейшую жизнь планируем вместе.

Я пришла к Максиму и все рассказала. Он был в шоке, я и сама была в шоке. Но Максим все понял и согласился на развод. Вот только на развод нужно было не меньше двух месяцев — у нас же ребенок, машины какие-то, совместное имущество. Я иду к судье. Даже не помню, что я наговорила. Естественно, от всего имущества отказалась. Нас развели за 48 часов.

А вот дальше началось самое интересное. Потому что, как только я оказалась свободной, Максимилиан Шелл впал в очень серьезную депрессию и сказал мне, что не может жениться. Он же вообще убежденный холостяк, и у него три главных жизненных правила: никогда не жениться, никогда не жениться на женщине с ребенком и никогда не жениться на женщине-актрисе. Ну как же он может со мной все три правила сразу нарушить? Ему нужно время, чтобы на такое решиться.

Это был ноябрь, квартира моей подруги. Он сказал все это, мы съели с ним два яйца на завтрак, я не проронила ни слова, как всегда, проводила его в аэропорт. Вернулась в квартиру и несколько суток, кажется, просидела перед этой яичной скорлупой без сна и без еды. И приняла решение, что больше никогда его не увижу и больше никогда-никогда не отвечу на его телефонные звонки. Определителей номера тогда, конечно, еще не было, но звонок из-за границы звучал по-особому, и я понимала, когда звонит Макс, и просто не снимала трубку. А он звонил каждый день по десять раз...

А где-то через месяц… Он очень хитро все устроил! Мне позвонила моя знакомая (Макс дружил с ее мужем) и сказала, что заедет в гости. Посмотрев в дверной глазок, я увидела эту свою знакомую. А вот когда открыла дверь, на пороге стоял Максимилиан Шелл. Я оттолкнула его и, пятясь, глядя ему прямо в глаза и повторяя каждую секунду слово «нет», двинулась прочь.

Это была моя квартира в Дегтярном переулке, в старинном доме. Там длиннющий пятнадцатиметровый коридор мимо всех комнат идет, закручивается и выходит на кухню. На велосипеде можно ездить по этому коридору. И вот я бегу по этому коридору, а Макс идет за мной, не сняв грязных ботинок, оставляя черные следы на всем своем пути. Я кричу: «Нет, нет, нет!» Добегаю до кухни, где сидит моя подруга Юля, которой я дала слово, что с Шеллом у нас уже ничего никогда не будет. И вот он хватает меня в охапку, целует на глазах у Юли. Я как-то сникаю, ведь у меня больше нет сил бороться. Но мне очень стыдно, как будто я предала и русских своих друзей, и свое собственное слово. И я вся в слезах поворачиваюсь к ней и выдаю в собственное оправдание гениальную фразу: «Запах родной». Объясняю таким образом и своей подруге, и себе самой, и всему миру: простите меня, но запах-то родной.

Мы прожили вместе 21 год — если официально, по штампам. А так и все 23. Почему расстались? Наверное, это была расплата за мой ум, за красоту, за силу духа — за то, кто я есть. Потому что Макс мне тогда сказал: «Я встретил женщину. Она простая, примитивная, некрасивая и неинтеллигентная, и я останусь с ней». Тогда я подумала, что он надо мной издевается, я просто не верила, что такое может быть. А когда увидела эту женщину на похоронах сестры Макса, Марии Шелл, я поняла, что он ни словом меня не обманул.

Я не хотела развода. И все время говорила ему: «Ну зачем разводиться? Ну живи с ней, если тебе хорошо, ради бога». Когда он впервые при мне открыто поехал к ней, я попросила Кристалл, нашу замечательную ассистентку и помощницу по хозяйству, подобрать красивый букет цветов. И абсолютно искренне Максу сказала: «Отвези эти цветы своей женщине от меня и скажи ей: «Welcome to the family». Он подумал, что я издеваюсь, а я — на полном серьезе. Ведь если ты любишь человека по-настоящему, то ты желаешь ему добра и не хочешь ничего плохого… Я не собиралась ни с кем выяснять отношения, я просто думала: ну, значит, она достойна того, чтобы мой муж ее любил. Значит, эта женщина делает его счастливым... Бедный Макс! Он был в таком шоке. Уже и не знал, когда уезжал, куда этот букет девать. Даже в багажник засовывал.

Самое интересное — они расстались через три недели после нашего развода. Хотя потом почему-то долго еще играли в эту историю для прессы. Наверное, ей так хотелось, не знаю. Знаю только, что они расстались.

Я никогда не хотела уезжать из России. Хотя, когда я только вышла за Макса замуж, меня сразу вызвали куда следует и сказали: «Вот и хорошо. А теперь — вперед и с песней». Но я им ответила: «Я, Наталья Андрейченко — заслуженная артистка России, лауреат Государственной премии и премии Ленинского комсомола. И это же не я сама себе все эти награды выдавала — это вы мне их дали. И никуда я отсюда не уеду, а вы меня не выгоните!»

И первые пять лет мы прожили так: Макс приезжал сюда, а я очень изредка приезжала к нему. Мне было некогда. Я за эти годы снялась в пяти фильмах и играла у Васильева в спектакле «Серсо». Мы долго эту ситуацию с Максом обсуждали. Он знал, что я настоящий патриот. Но он сказал: «Ты понимаешь, если бы я был только писателем, я мог бы купить хорошую дачу в Переделкино, недалеко от Пастернака, и жить в России». Но он же не писатель, он еще и актер, и режиссер, и сценарист, и музыкант, и дирижер, и пианист. Он не мог оставаться здесь. А я не могла быть все время там.

Мы не виделись с ним месяцами. И даже когда работали вместе на одном и том же фильме, жили в разных номерах. Естественно, это рождало бешеные сплетни, но как иначе? Мне надо встать в пять утра, пойти на грим. А он до двух не ложится, потому что сидит, переписывает сценарий, и у него то художник картины, то оператор. Он же достанет всех: сам не спит и никому не даст и всех заставит работать. Это безумие полное, что у него там творилось.

У нас был закон: один из родителей обязательно остается с детьми. С Митей и нашей дочерью Настей. И часто бывало, что Макс брал детей на себя, о для этого ему обязательно должен был понравиться мой проект. Так просто, если бы я захотела какой-то ерундой заниматься, он бы не согласился.

В 1996 году я впервые не была с семьей на Рождество и Новый год. Это был первый удар, Макс тогда очень сильно обиделся: Рождество для него — святое. Да, я понимаю, что виновата, но я тогда занималась музыкой и должна была — впервые в истории! — создать музыкальную паузу в программе «Что? Где? Когда?» у Ворошилова. И у меня была группа, семь человек, из них четыре американца. Ну не могла же я их бросить и улететь? Интересно, что я так и не выступила. Помню, я тогда ужасно боялась заболеть. Выступать надо было в легком шифоновом платье на улице! А мороз — минус 28. И я все твердила: только бы мне там не заболеть воспалением легких. И что? Я заболела воспалением накануне съемок. Космос не слышит частицы «не». Хотела — получи! Я чуть не умерла тогда и просто никак не могла приехать к семье на Новый год.

А потом… Я все больше времени проводила в России. У меня было безумное желание помочь своей стране. Я создала РУФИС — Русский благотворительный фонд исследования СПИДа, Лиз Тэйлор меня вдохновила. Это сейчас на таких делах деньги отмывают, а тогда я же искренне спасать хотела! А Макс меня ревновал. Он вообще не ревнивый, это ниже его достоинства. А тут ревновал, хотя и не к чему было…

Видимо, так должно было случиться. Я не могу без креатива, без творчества. Мне все время нужно что-то создавать. Может быть, если бы я превратилась в скучную серую мышку и была всегда рядом с ним, все было бы по-другому? Может быть. Но я думаю, что тогда он бы гораздо раньше от меня ушел. Да я бы никогда и не превратилась в мышку... Помните, я рассказывала, как Шахназаров исчез из моей жизни? Перед тем как уйти, он сказал одну вещь: «Ты относишься к женщинам, которые занимают всю жизнь целиком, без остатка. Просто раз — и все мое время занято. Это нечестно, поэтому я должен уйти, чтобы написать сценарий». Не знаю, честно это или нет, но, может быть, все дело как раз в этом. И с Максом тоже...

Еще лет в 25 я догадывалась, что мы сами выбираем свою жизнь. Выбираем тот опыт, который нам еще только предстоит пережить. А если так, то какое право мы имеем страдать и жаловаться? Мы выбрали сами, мы должны радоваться! Уже потом, каждый год уезжая в Тибет, я все это очень ясно поняла. Кстати, это был еще один момент, который Макс очень трудно принимал, — мой духовный путь. Но именно Тибет меня и спас во время развода. Я сказала тогда: развестись — не значит разрушить. Никто никогда не разрушит то, что послано мне Богом: мою семью. И этого не случилось. Я люблю Максимилиана, у нас прекрасные отношения, полностью восстановились и его отношения с Митей и Настей. Я довольна своей жизнью.

А если в ней остаются какие-то вопросы, я посылаю их небу, космосу. Вот совсем недавно, сидя ночью на террасе своей московской
реклама
квартиры и любуясь видом на Кремль и храм Христа Спасителя, я задумалась: почему у меня не складывается с моей любимой работой в моей любимой стране? И получила ответ. Мне подсознательно так и не простили моего отъезда. Наверное, слишком глубоко это сидит: уехала — значит, предала.

Постовой: Следить за событиями во всем мире, узнавать новости на разных ресурсах, быть в ногу со временем

Но это не так. Я никого не предавала. А мой отъезд… Знаете, трудно объяснить, но я точно знаю, что со мной должно было случиться чудо. Я столько добра и радости подарила людям, столько света в душах зажгла. Особенно фильмом «Мэри Поппинс, до свидания!». Судьба подарила мне счастье сыграть эту роль. И нет в стране людей, от трех лет и до ста, которые бы этот фильм не любили. Рождаются новые дети, и те родители, которым я смогла подарить вот эти крупицы счастья, радости, любви, они хотят показать фильм своим детям и своим внукам. Со мной случилось чудо, я действительно стала волшебницей. Ну как же я могла не улететь? И как могу не возвращаться?